Эрин Моргенштерн - Ночной цирк [Litres]
– Привет, Ара, – улыбается он.
– Я не стану возвращать вам память, – говорит Поппет, глядя, как котенок пытается забраться Чандрешу на колени. – Я даже не уверена, что у меня бы получилось, попытайся я это сделать, а вот Виджет, скорее всего, справился бы. Но я не думаю, что вам нужно тащить на своих плечах этот груз. Пожалуй, смотреть вперед куда вернее, чем оглядываться назад.
– О чем это ты толкуешь? – спрашивает Чандреш, подняв котенка и почесывая его за ушком, отчего тот начинает довольно урчать.
– Так, пустяки, – отмахивается Поппет. – Спасибо, Чандреш.
Наклонившись, она целует его в щеку. Одновременно с прикосновением ее губ к Чандрешу приходит ощущение, что так хорошо он не чувствовал себя уже много лет – словно он наконец вышел из забытья. Его ум ясен, очертания будущего музея начинают приобретать четкость, а в голове появляются идеи новых проектов, на которые он вполне готов замахнуться.
Чандреш и Поппет проводят несколько часов, сортируя эскизы и делая новые наброски, придумывая музей, в котором искусство древности будет соседствовать с мечтой о будущем. Черно-белый котенок, играя, бьет лапкой по норовящим свернуться в рулон краям листов, на которых они рисуют.
Предания
Париж, январь 1903 г.
– Предания нынче уже не те, мой мальчик, – говорит человек в сером костюме, и в его голосе сквозит еле уловимая грусть. – Добро в них больше не борется со злом, никто не отрубает драконам головы и не спасает прекрасных дев. Как я мог убедиться, большинство прекрасных дев и сами могут постоять за себя – по крайней мере те из них, которые чего-то стоят. Забыты простые сказки, в которых ради счастливого конца герой должен совершить подвиг и убить чудовище. Теперь не сразу и разберешь, что есть подвиг – и ради чего он. Чудовища скрывают свою истинную сущность под самыми невероятными обличьями, и порой трудно разглядеть, что за ними прячется. Да и концов уже не бывает – ни счастливых, ни каких-либо других. Жизнь продолжается, судьбы разных людей переплетаются друг с другом. Так история твоей жизни отчасти переплетается с историей твоей сестры, а ее история – с множеством других, и невозможно предсказать, к чему приведет каждая из них. Грань между добром и злом куда тоньше, чем в сказке о принцессе и драконе или Красной Шапочке и волке. Разве дракон не герой собственной сказки? А волк разве не ведет себя именно так, как и положено волку? От собратьев его отличает лишь то, что он переодевается бабушкой, чтобы немного поиграть со своей добычей.
Виджет потягивает вино из бокала, раздумывая над его словами.
– А разве это не значит, что простых сказок никогда и не было? – спрашивает он.
Пожав плечами, человек в сером костюме берет со стола бутылку, чтобы вновь наполнить бокал.
– Сложный вопрос. Сюжет и мораль сказки незамысловаты, но время расставляет свои акценты, что-то меняет, и сказка уже нечто большее, нежели просто история, повествующая о ряде событий. Но для этого нужно время. Самые правдивые сказки прошли проверку жизнью и временем.
Возле их столика останавливается официант и, не обращая внимания на человека в сером костюме, перекидывается парой слов с Виджетом.
– На скольких языках ты говоришь? – спрашивает человек в сером костюме, когда официант уходит.
– Я никогда не пытался сосчитать, – признается Виджет. – Я могу заговорить на любом, стоит лишь послушать его немного, чтобы уловить азы.
– Впечатляет.
– Чего-то я сам нахватался, а потом Селия научила меня выделять грамматические конструкции и различать в последовательности звуков отдельные слова.
– Надеюсь, она была куда лучшим учителем, нежели ее отец.
– Насколько я могу судить, между ними нет ничего общего. По крайней мере, она никогда не заставляла ни меня, ни Поппет принимать участие в рискованных состязаниях.
– Тебе хотя бы известно, в чем заключалось состязание, на которое ты намекаешь? – спрашивает человек в сером костюме.
– А вам? – парирует Виджет. – Мне казалось, что его условия всегда были довольно неоднозначными.
– В этом мире почти все неоднозначно. Много лет тому назад – полагаю, для придания аромата сказочности можешь начинать эту историю словами «давным-давно в одной далекой стране» – я поспорил с одним из учеников об устройстве мира, о постоянстве и верности, о времени. Посчитав, что мои взгляды устарели, он разработал собственную теорию, казавшуюся ему куда более совершенной. Лично я придерживаюсь мнения, что любая теория бессмысленна, если ей нельзя обучить кого-то еще, поэтому он начал преподавать. Сперва мы просто устраивали состязания, наши ученики соревновались в мастерстве, но постепенно все стало куда серьезнее. В принципе, подспудно это всегда было поединком двух философий, порядка и хаоса, призванным определить, какая из школ сильнее. Одно дело – вывести на ринг двух соперников и ждать, кто первым упадет на землю, однако совсем другое, когда на ринге присутствуют посторонние. Когда нужно считаться с последствиями каждого шага. В этом смысле последнее состязание было особенно примечательным. Должен признаться, мисс Боуэн нашла весьма нестандартное решение, однако мне жаль, что при этом я потерял ученика. – Он делает глоток вина. – Возможно, среди всех моих учеников он был лучшим.
– Так вы думаете, что он мертв? – спрашивает Виджет.
Мужчина ставит бокал на стол.
– А ты думаешь, что нет? – в свою очередь спрашивает он, выдержав продолжительную паузу.
– Я точно знаю, что нет. Знаю так же хорошо, как и то, что отец Селии, который тоже не совсем умер, сейчас стоит возле окна. – Качнув бокалом, Виджет указывает на затемненное окно у входной двери.
Образ в стекле – не то отражение седовласого мужчины в дорогом пальто, не то совокупность отражений официантов и посетителей кафе. Все размыто тусклым светом уличных фонарей. Образ подергивается легкой рябью и тает на глазах.
– Марко и Селия живы, – продолжает Виджет. – Но не так, как он. – Он кивает в сторону окна. – Они в цирке. Они и есть цирк. Шорох его шагов звучит в Лабиринте. Возле Дерева желаний можно почувствовать аромат ее духов. Это чудесно.
– Ты считаешь чудесным вечное заточение?
– А это с какой стороны посмотреть, – говорит Виджет. – Они обрели друг друга. Их заточение – это цирк, удивительный и неповторимый, который будет развиваться и расти вокруг них. В каком-то смысле они владеют целым миром, рожденным одной лишь силой воображения. Марко показывал мне свои приемы создания иллюзий, но пока что мне не удалось ими овладеть. Так что да, я считаю это чудесным. А знаете, он ведь относился к вам как к отцу.
